Интервью инициативной группе «Доноры – детям»

«Когда я окончила институт и пришла в интернатуру, мне казалось, что дети, больные лейкозом, обречены. И я решила, что никогда в жизни не буду гематологом. Но так случилось, что в 1989 году в больнице города Новокузнецка не осталось гематолога и профессор Юрий Евгеньевич Малаховский в приказном порядке направил меня работать в отделение гематологии. Я плакала над каждым умирающим ребенком. Я не понимала, что делать. И никто не понимал.

Вскоре, в 90-м году, находясь на обучении в Москве, я узнала, что есть современные протоколы, с помощью которых лейкоз лечится. У меня был тогда пациент, семилетний мальчик с рецидивом лейкоза. Это был первый ребенок, которого я лечила сама. Тогда московские доктора передали нам лекарства, и я применила все новые протоколы при лечении этого мальчика. Трое с половиной суток по протоколу шла высокоинтенсивная химиотерапия, и все это время я не выходила из больницы. И мальчик выздоровел. Сейчас ему 23 года. Эта победа придала мне сил. Потом немецкая благотворительная организация "КЭР-Германия" подарила нашему отделению лекарства и мы смогли пролечить еще семнадцать детей. Я очень хорошо помню эту цифру. Из них только двое рецидивировали, и один погиб.

Позже немцы из "КЭР-Германия" сами к нам приехали, увидели, что мы умеем и хотим работать, и решили оснастить у нас региональный детский онкогематологический центр при условии, что больница отремонтирует отделение. Никто в эту затею не верил, и никто нас не поддерживал. Вдвоем со старшей сестрой мы договаривались со строителями, чистили, драили, мыли окна. Как-то отремонтировали отделение, и немцы привезли нам оборудование. Постепенно я набрала и обучила врачей и сестер. Я много ездила, училась, читала, а потом учила других. Боролись за каждого ребенка. Реаниматологи отказывались брать наших детей, говорили: «Ты сумасшедшая, он все равно умрет», а я отвечала: «Нет, дайте мне только аппарат вентиляции легких, я все буду делать сама!». И дети выздоравливали. В конце концов нам поверили и стали поддерживать. У отделения появились благотворители. К детям приходили заниматься рисованием художники и психологи. На это ушло три года.

В 1996 году моя семья переехала в Москву. Когда я уезжала из Новокузнецка, я оставляла после себя большое, хорошо отремонтированное отделение, увешанное картинами. Но уезжала я с тяжелым сердцем. Мне казалось, что в Новокузнецке я была востребована, а в Москве – потеряюсь. В Москве Александр Григорьевич Румянцев предложил мне стать заведующей отделением общей гематологии РДКБ. Оказалось, что само отделение вот уже полтора года на ремонте, пациенты лежат в боксах инфекционного отделения, врачей всего два, сестер нет, только ординаторы, выполняющие сестринскую работу.

К тому же выяснилось, что в течение месяца ремонт в отделении должен быть закончен, потому что приедут американцы, обещавшие каждый год оплачивать лечение двадцати детям с апластической анемией. Отделение должно было быть готово к их приезду. Я ходила из десятого корпуса, где в инфекционном отделении лежали мои пациенты, в третий, где в моем отделении «шел» ремонт, и ничего не понимала. Но через неделю взяла себя в руки. Я до сих пор не понимаю, как мы это сделали, но мы открыли отделение вовремя. Мы с Алексеем Масчаном лично красили полы, все мыли, собирали по всей больнице кровати. 29 сентября утром мы еще застилали в пахнущем краской отделении постели, а днем приехали американцы, и началось торжественное открытие.

А дальше все пошло, как в Новокузнецке: наладили работу, взяли на работу врачей, сестер. К нам потянулись люди. После статьи в газете «Коммерсантъ» пришли Павел и Валентина Бородины, которые сделали за два месяца более основательный ремонт с переоборудованием вентиляции, с заменой сантехники, обустроили материнскую кухню и постирочную.

Но в какой-то момент стало понятно, что развитие гематологической службы в РДКБ зашло в тупик. Было очень сложно добиться проведения разных анализов, разрешения на применение новых лекарств. И я согласилась с предложением Румянцева взяться за создание собственной клиники при НИИ детской гематологии. На протяжении 15 лет, с момента основания НИИ детской гематологии предпринимались попытки создания этой клиники, но на все обращения чиновники неизменно отвечали отказом. Я не знала, куда идти, чувствовала, что, наверное, я что-то буду делать неправильно, наверное, кого-то обижу. Но я решила попробовать.

Тогда очень помогла Екатерина Бородина. Мы сделали бизнес-план по строительству клиники, обосновали все ее нужды. Мы доказывали, что клиника необходима и мы сможем ее сделать. Мы встречались с чиновниками Министерства имущества, осматривали участки земли под строительство клиники, писали письма и получали отказы. И тогда мы поняли, что, пока мы не сделаем проблему детского рака предметом общественного внимания, у нас ничего не получится.

Это был 2004 год. Мы начали проводить пресс-конференции, стали появляться статьи в прессе, репортажи на телевидении. Очень много сделали волонтеры. 1 июня 2005 года состоялся концерт в «Современнике». Тема детского рака стала уже не такой страшной и безнадежной. Многие поняли, что раком может заболеть любой ребенок, что этих детей можно вылечить, вот только нужна клиника, лекарства, оборудование, врачи. А дальше вы все сами знаете. К нам приезжал Владимир Путин. Землю под строительство центра дали, но деньги пока не выделены. Да и эти 75 миллионов долларов, о которых мы просили в 2003 году, из-за инфляции превратились в мизер, и этих денег уже не хватит. Думаю, что надо все заново просчитать и просить.

Так получилось, что в жизни мне не раз приходилось что-то создавать, строить с нуля. Я сама очень люблю рутинную работу врача: осматривать детей, делать назначения, работать руками. Но жизнь ставила другие задачи, и я не жалею, что принимала вызовы судьбы».