«Коронавирус — еще один повод для беспокойства за наших пациентов»

То есть на неопределенное время Центр станет осажденной крепостью?

Да. Мы будем очень настаивать на том, чтобы поток родителей, которые хотят выйти за территорию Центра, был минимизирован. Есть службы доставки, например. Возможно, нам удастся организовать продажу продуктов на территории нашего Центра, чтобы у родителей был запас всего необходимого.

Есть ли у вас лично стратегия выживания во время пандемии?

Я живу рядом с работой, поэтому хожу пешком. Здоровым людям на улице маска не нужна. Поэтому я хожу на работу и домой без маски. В зоне риска те, кто пользуется общественным транспортом, посещает магазины и торговые центры. Сейчас лучше избегать мест скопления людей.

Но у нас много сотрудников, которые пользуются общественным транспортом. Мы выдаем им маски, чтобы они имели возможность защитить себя, когда они едут на работу и возвращаются домой. Мы делаем это, чтобы уменьшить риски для наших ребят. У меня есть такая формула: мы обычные люди, которые работают с необычными пациентами.

Чем опасен коронавирус для пациентов?

Развитием осложнений, которые случаются не у каждого обычного пациента при заражении. Но мы опасаемся за наших пациентов, у которых есть нарушения иммунной системы: она не сможет ответить на вирусную и бактериальную инфекцию. Мы очень боимся развития пневмонии у наших пациентов и того, что называется у врачей суперинфекцией: когда на фоне вирусной развивается прорывная, тяжелая бактериальная инфекция.

Будете ли вы тестировать новых пациентов и их родителей на коронавирус?

Будем. Ведь дети — наши пациенты, которые летят к нам, например, из Волгограда, — находятся в той же группе риска, что и пассажиры, вернувшиеся из Италии. Это дети, которые могут дотронуться или лизнуть все что угодно в аэропорту или в самолете.

Поэтому мы бы очень хотели тестировать тех пациентов, которые прибывают к нам. Но пока у нас нет тест-систем. Компания-разработчик обещает, что первые десять наборов, которые будут готовы, мы получим в начале апреля. Это, конечно, очень долго, но что делать — придется ждать.

О работе в Центре

Кто придумал создать службу инфекционного контроля?

Конечно, Галина Анатольевна Новичкова, генеральный директор Центра. Еще тогда, когда на месте нашей клиники было футбольное поле, а мы все трудились в [Российской детской клинической больнице](7). Я в тот момент работала в отделении общей гематологии.

Когда стало понятно, что Центр детской гематологии будет, Галина Анатольевна и [Алексей Александрович Масчан](7076) сказали мне: «Галя, а ведь ты могла бы заняться организацией инфекционного отделения». «Как, ведь я гематолог?» «Ты все сможешь, у тебя контакт с пациентами, главное, ты знаешь, как их лечить, все остальное придет с опытом, научишься», ответили мне. Я, конечно, очень испугалась, потому что не представляла себе, что буду делать. Но потом приняла это предложение.

Когда я начала работать на новой должности, то первое время очень скучала по своим прежним пациентам, с которыми у меня были особые отношения. Они есть у каждого детского врача-гематолога. Гематологи всегда дружат со своими маленькими пациентами, между ними есть свои секретики.

Зачем Центру нужна служба инфекционного контроля?

С гордостью скажу, что мы первыми в России организовали такую службу. Мы учились за рубежом: в Мемфисе, в госпитале St. Jude (США) и в Университетской клинике г. Мюнстера (Германия). Мы посмотрели, как эта служба устроена в лучших клиниках мира. Соединили их опыт и создали наше отделение.

Самая серьезная проблема, которая может случиться у наших пациентов, — развитие инфекционных осложнений. Врачам очень сложно пережить гибель любого пациента. Но особенно больно, когда из-за инфекции умирает ребенок в ремиссии, у которого удалось вылечить лейкоз или опухоль.

Есть определенные факторы риска развития разных инфекционных осложнений. Наша задача — их предотвратить. У нас в отделении работают разные специалисты. Я врач-гематолог и хорошо представляю, что происходит с пациентом в ходе лечения его основного заболевания. Я закончила курс повышения квалификации в качестве инфекциониста. У нас есть доктора-клиницисты, вирусологи, молекулярные биологи, бактериологи и врач-эпидемиолог. В составе нашего отделения имеется бактериологическая лаборатория и центральное стерилизационное отделение.

Чем ваши пациенты отличаются от других?

Они получают химиотерапию, иммуносупрессивную терапию. Клетки, которые в норме борются с разными инфекциями, у них могут быть на нуле. У каждого из наших пациентов есть центральный венозный катетер или даже два, у кого-то стомы. Они могут инфицироваться и очень часто становятся входными воротами для инфекции. Мы должны сделать нашу работу максимально безопасной.

О пациентах

Возникают ли у вас теплые отношения с пациентами?

Моя нынешняя работа больше консультативная. Мы консультируем всех пациентов клиники, у которых могут возникнуть инфекционные проблемы. Или когда это уже случилось и мы должны помочь в их лечении.

Есть тяжелые пациенты, мы к ним ходим чаще, чтобы все держать на контроле. И, конечно, это становится чем-то более личным. Привязанности возникают и здесь, но в меньшей степени. Для наших пациентов мы зачастую остаемся «серыми кардиналами», они нас даже не знают. Мы рады, когда дети выздоравливают. Есть ребята, которых мы лечим от грибковой инфекции. Это обычно сложная ситуация, она может длиться и полгода, и год. Когда мы встречаемся, они говорят спасибо.

У вас сложная работа. Есть ли моменты, ради которых вы готовы продолжать бороться за жизни пациентов?

Конечно! Мои «старенькие» пациенты из тех времен, когда я была гематологом, уже выросли, они звонят, когда выходят замуж или женятся, рожают детей, рассказывают, в какие путешествия ездили, иногда навещают меня. Именно это утешает меня в трудные моменты. Я понимаю, ради чего все это.

Иногда друзья меня спрашивают: «Как ты работаешь с такими сложными пациентами?». В свое время я задала себе вопрос и постаралась максимально честно на него ответить: кого мне больше жалко, пациентов или себя? Если жалко себя, то лучше здесь не работать, потому что каждый раз будешь думать, как тяжело и плохо, что сделать, чтобы восстановиться. А если жалко детей, то будешь думать о том, что можно сделать для них.

Когда работаешь с самоотдачей, тогда не возникает вопрос, все ли ты сделал, что должен. Да, иногда бывают неудачные исходы. И потом винишь себя, спать из-за этого не можешь. Думаешь, а вот это надо было сделать по-другому… Это неизбежно. Так происходит у каждого врача, кто работает с серьезными пациентами. Но мне кажется важным знать, что ты лично сделал все. Мне это очень помогает дальше жить и работать.

О науке

Вы кандидат медицинских наук, планируете ли защищать докторскую диссертацию?

Это сложный вопрос. Руководство Центра требует от меня написания докторской диссертации. Оно хочет, чтобы доктора развивали науку. Я понимаю, что это очень нужно и важно. Думаю, я это сделаю, но пока не знаю, когда. Где найти лишние часы в сутках? Бывает, приходишь утром, а уходишь затемно. Могу уйти домой в одиннадцатом часу.

В чем уникальность вашей службы?

Такой единой мультидисциплинарной команды как у нас, я нигде больше не видела. Большое удовольствие понимать, что нам удалось собрать нашу службу. Наши специалисты проводят мастер-классы, пишут все алгоритмы, помогают воплощать их в жизнь. Это постоянная совместная работа. Это уникальная служба, но я надеюсь, что такие отделения появятся и в других больницах.

Когда мы только-только открылись и назвались отделением инфекционного контроля, мы разработали с нуля все свои алгоритмы. Проработали год, у нас появились свои наработки, опыт. Как-то мы выступали на конференции, которая была посвящена инфекциям, связанным с оказанием медицинской помощи. Там очень уважаемые профессора просили меня изменить название доклада. Им резало слух словосочетание «инфекционный контроль». «Это вообще не по-русски! Что это значит? Назовите это по-другому, например, службой эпидемиологического контроля». Все-так служба эпидемиологии — это звучит узко. А служба инфекционного контроля — это более широкое понятие.

Я всегда напоминаю докторам, что можно купить самые дорогие аппараты, самые лучшие протезы и при этом не выполнить базовые гигиенические принципы. И пациент погибнет. Такого допустить нельзя.

О личном

Когда вы приняли решение, что будете врачом?

Сама не знаю, как это случилось. В пятом классе я поняла, что хочу стать врачом. У меня нет медиков ни в роду, ни среди друзей родителей. Я просто этого захотела. И быстро поняла, что хочу стать именно детским врачом, потому что очень люблю детей. Всех. В принципе. Они меня не раздражают совершенно! Шучу. Но я не представляю себя врачом, который лечит взрослых.

Когда училась в мединституте, попала в ординатуру по педиатрии к Александру Григорьевичу Румянцеву. Я увидела высочайший уровень медицины, какой был только возможен в России. Морально мне тогда было очень сложно. Я говорила себе: «Это трудно. Уходят дети, а ты к ним привязываешься». И когда меня позвали работать в отделение общей гематологии, я сказала, что, несмотря на мою сильную любовь к этой области медицины, я пойду работать в иммунологию. Мне казалось, что тут я как бы на стыке двух специальностей. Вроде интересно, но не настолько тяжело, как в гематологии. Но через несколько месяцев я поняла, что не могу так жить. Что я должна обязательно вернуться в гематологию. Когда пришла в отделение, коллеги сказали: «Мы же тебя предупреждали, что вернешься». Это были счастливые годы. Они и сейчас продолжаются.

Сколько лет вашим детям? Они знают, кем работает мама?

Дочке Маше только-только исполнилось 12 лет. Марку восемь лет. Они, к сожалению, видят меня мало. Бывает, что мы видимся утром полчаса и столько же вечером. Я очень по ним скучаю. И, когда появляется возможность, бегу к ним со всех ног. В течение дня мы созваниваемся.

Они, конечно, знают, где я работаю. И очень переживают за моих пациентов, спрашивают про них. В общем, очень трогательно и с пониманием относятся к моей работе.

Планирует ли они пойти по вашим стопам?

Дочь мне сказала, что мечтает быть хирургом: «Я обязательно будут врачом, как ты!». Марк, как творческая личность, мечется. Сегодня он хочет быть геологом, а завтра — археологом.

Есть ли у вас домашние питомцы?

К сожалению, нет. Это повод для страдания у моих детей. Я люблю собак, у меня в детстве была собака. И я очень понимаю сына и дочку. Сын хочет таксу. У нас по дому везде игрушечные таксы. А дочке порода не важна. Хотя пока мы думаем, что надо взять собаку породы ши-тцу. Говорят, что они гипоаллергенные. Мы уговариваем папу, но он пока держится. Но рано или поздно, я надеюсь, мы его уломаем.

Как вы отдыхаете?

Мне очень помогает общение с детьми, мне достаточно побыть с ними хотя бы немного. Еще наша семья очень любит путешествовать. Я люблю, когда мы уезжаем куда-нибудь. Стараемся хотя бы раз в год куда-нибудь уехать в другую страну или ездим по российским городам. Вот посмотрели Тулу. Уже два раза туда съездили, налепили пряников.

Когда устаю, но знаю, что отпуск в ближайшее время не предвидится, беру телефон, открываю booking.com и начинаю фантазировать, куда бы мы могли поехать. Посижу, посмотрю разные отели, помечтаю. И меня отпускает. Возникает ощущение, как будто я после отпуска.

Куда последний раз вы заказывали отель через booking?

В Париж. Мы должны были лететь туда буквально на днях... Но никуда не полетим из-за коронавируса. Ничего страшного, полетим когда-нибудь потом.