О крови, донорах, коронавирусе и любимых пациентах

Самая актуальная из технологических новинок, внедренных в вашем отделении?

Мы первыми в стране внедрили технологию инактивации патогенов в крови. Сейчас это тема крайне актуальна в связи с пандемией коронавируса. Обычно донорскую кровь тестируют на ограниченное количество опасных инфекций, которые могут с кровью передаваться пациентам. Но на самом деле инфекций, которые незаметны для здорового человека, но могут быть губительны для онкогематологических пациентов, намного больше. Если тестировать кровь на каждую из них, то себестоимость донорской крови вырастет до цены платины. К тому же, когда все анализы будут завершены, закончится срок ее годности. Несколько лет назад была придумана технология, которая позволяет обеззараживать компоненты донорской крови — пастеризовать, как молоко. Это несложная, элегантная и эффективная методика. Мы были едва ли не первые в мире, кто внедрил ее в педиатрическую практику.

Также мы первыми в России ввели технологию иммуномагнитной селекции, которая позволяет нам модифицировать клеточный состав трансплантата и использовать его с большей эффективностью и меньшим количеством осложнений у пациентов.

В нашем центре проводится CAR T-клеточная терапия для лечения острого лимфобластного лейкоза. Это элемент персонифицированной медицины, и производство химерных Т-лимфоцитов — весьма тонкая работа, которую также проводят сотрудники нашего отделения.

Все ли пациенты Центра нуждаются в переливаниях крови?

Нет, не все. Реальность такова, что примерно 7 из 10 пациентов, страдающих онкогематологическими заболеваниями, необходимы переливания крови. При этом пять из семи пациентов будут нуждаться в регулярных — ежедневных или еженедельных — переливаниях. Переливание крови — всегда жизнеспасающая процедура, которая не проводится в профилактических целях. Она несет в себе определенные риски. И задача врача — постараться отказаться от переливания, если это возможно.

О создании службы крови

Семь лет назад вам предложили организовать отделение трансфузиологии в Центре. Как вы восприняли это предложение?

Это было драматично. Я занимался онкогематологией десять лет и считал, что кое-чего добился в этой области. И вдруг — смена деятельности. Я испытал серьезный стресс. Как заниматься вещами, в которых не специалист? Где гарантия, что все сделаешь хорошо? Сейчас я понимаю, что это было верным решением. Периодически нужно менять род своих занятий, чтобы поддерживать постоянный уровень желания увидеть и узнать что-то новое. Потому что в какой-то момент замыливается глаз, останавливается профессиональное развитие.

О донорах

Вы дружите с донорами?

В год к нам приходит примерно десять тысяч доноров. Довольно сложно завести личные отношения при таком потоке. Хотя я знаю многих из них.

Нашему Центру более 30 лет, но в нем никогда не было своей службы крови. Среди нас не было ни одного человека, который бы знал, как сделать так, чтобы она хорошо работала. Для меня это был двойной стресс. Я, врач-гематолог, начал заниматься незнакомым для себя делом, создавал с нуля службу крови. Ведь даже спросить, как ее правильно организовать, мне было не у кого. И на первых порах именно доноры мне помогали. Они объяснили, как сделать так, чтобы к нам на донацию приходили люди, чем их нужно накормить после кроводачи, зачем нужно писать рекомендации для доноров-новичков. В общем, благодаря в том числе нашим донорам, нам за четыре месяца удалось создать работающий механизм, который стал одним из лучших в стране.

О пациентах

Вы знаете, скольким пациентам врачи спасают жизнь при помощи переливаний крови, которую вы собираете и храните?

Я не могу назвать точную цифру. Но я, как врач-гематолог в прошлом, отлично понимаю, без каких средств невозможно лечить пациента. Иногда на меня накатывает ностальгия. И хочется вернуться в отделение гематологии, чтобы вылечить пациента и увидеть радостную улыбку родителей при выписке ребенка домой. Но, с другой стороны, я понимаю, зачем я здесь. И я отлично понимаю неоценимость моего вклада.

Какой теме была посвящена ваша докторская диссертация?

Трансплантации у пациентов с наследственными заболеваниями. А кандидатская — биохимическим и биофизическим особенностям пациентов с редкими наследственными анемиями. А вообще по первому образованию я не врач, а биофизик.

Я заканчивал медико-биологический факультет Российского национального Исследовательского медицинского университета им. Н.И. Пирогова по специальности «биолог-исследователь». На последнем курсе я пришел писать диплом в Институт детской гематологии, где впервые в жизни увидел пациентов. Тут я понял, что очень хочу лечить людей. Мне эта идея настолько понравилась, что я второй раз поступил в институт и закончил его по специальности «врач-гематолог». Я по своей воле второй раз прошел все муки высшего образования. Шучу! Много экзаменов мне удалось сдать экстерном, в общей сложности я учился 13 лет.

Что такого вы увидели в Институте гематологии, что перевернуло представление о вашем будущем?

Я увидел людей, которые тратили свою жизнь на абсолютно бесполезные, с моей точки зрения, вещи. Они пытались спасти тех, кого тогда невозможно было спасти — детей, больных раком. Вероятность выздороветь у этих детей равнялась 20%. Излечившийся пациент казался врачам чудом чудесным. И это стало фантастическим стимулом! На протяжении десяти лет выживаемость детей увеличилась с 20% до 80%. Мы за десять лет прошли то, что весь мир освоил за пятьдесят! Благодаря этим самым людям с горящими глазами. И возможность стать частью этой сумасшедшей команды была для меня фантастическим вызовом, который заслуживал многих усилий.

Вы помните своих первых пациентов?

Конечно! Когда я работал в отделении трансплантации стволовых клеток с 1995 по 2011 годы, у меня их было немного. Тогда это была штучная терапия. В нашем отделении делалось 11 трансплантаций в год. Сегодня их 200.

Тогда мы проводили много времени с пациентами. И между нами складывались особые отношения. Они для нас становились почти родными. Сегодня они выросли, сами стали мамами и папами. Они пишут, приезжают к нам. И очень обижаются, если мы их не узнаём. У нас в Центре работает доктором одна из моих любимых пациентов — Лиза Ильина.

О коронавирусе

Из-за режима самоизоляции доноры стали меньше сдавать кровь. Как вы решаете эту проблему?

В самом начале эпидемии количество доноров у нас сократилось примерно вдвое. Нас эта ситуация очень обеспокоила. Нам пришлось предпринять ряд мер, чтобы доноры поверили в безопасность сдачи крови и вернулись к нам. Сегодня по сравнению с доэпидемиологической ситуацией количество доноров, которые приезжают сдавать кровь, ниже примерно на 20% .

Насколько это падение критично для отделения?

Оно не критично, скорее неприятно. Ведь, помимо сокращения числа доноров, стало меньше больных. Но, тем не менее, это заставляет нас волноваться. Ведь донорская кровь — ресурс сложно восполнимый. Компоненты донорской крови имеют ограниченный срок годности. Технически невозможно создать гигантский запас крови.

Если говорить о режиме тотального карантина, если Центр будет полностью закрыт для посещения, в том числе для доноров, мы сможем продержаться на нашем запасе трое суток.

О крови

Каковы особенности заготовки и хранения разных компонентов крови?

Кровь можно получить двумя способами. Самый простой — проколоть вену иглой, и по трубочке кровь поступит в стерильный пакет. Это заготовка цельной крови. Одна пяти-семиминутная донация — это пол-литра крови, которую разделят на три компонента: плазму, эритроциты и тромбоциты. Обычно мы считаем, что такая донация может спасти жизнь трем пациентам.

Более продвинутый способ заготовки крови — аппаратный. То есть донор подключается к аппарату, в котором происходит разделение крови на компоненты. Процедура длится полтора часа, и мы получаем препараты крови в большем количестве и лучшего качества. Она позволяет более гибко реагировать на потребности пациентов. Если мы знаем, что кому-то из них нужна плазма, но не нужны тромбоциты (при заготовке цельной крови мы не можем регулировать эти показатели), то, подключив донора к аппарату, я могу заготовить именно те компоненты, которые необходимы. Одна такая процедура может спасти жизни шести-семи детей. Служба крови похожа на производство. Есть свой конвейер, базовые манипуляции, стандартизованный продукт, который хранится на складе и выдается по требованию клиники.

Всего насчитывается более 70 типов компонентов крови, и одни из них нужно хранить в темноте, другие — при свете дня, что-то нужно постоянно помешивать, а что-то можно можно просто положить и не трогать.

Например, плазма хранится в замороженном виде три года. А если ее разморозить и приготовить для переливания, то срок ее хранения — 24 часа. Эритроциты хранятся 42 дня. Но если их облучить — а всем нашим пациентам требуются именно облученные компоненты, — то срок сократится до 14 дней. А тромбоциты хранятся всего пять дней. Можно при помощи ухищрений хранить их чуть дольше, но тогда снизится эффективность переливания.

Наша основная задача такова: мы должны быть уверены, что донор выйдет после сдачи крови совершенно здоровым и что та кровь, которую он сдал, не навредит пациентам. Мы боимся передачи инфекции при переливании. Поэтому, когда донор впервые сдает кровь, мы просим его вернуться к нам на следующую донацию через четыре месяца. За это время мы можем исследовать его кровь на наличие инфекций. И если спустя несколько месяцев в его крови мы не обнаружим их, вот тогда мы можем быть абсолютно уверены в том, что переливание этой крови безопасно для наших пациентов. Эта технология используется сейчас довольно широко. У нас 75% доноров приходят повторно для того, чтобы обследоваться и чтобы вся кровь, которую они сдали, могла быть использована без остатка.

Должен ли донор знать свою группу крови?

Желательно. Наши кадровые доноры ее знают. Вообще групп крови 35. В клинике мы каждый день должны быть уверены, что у нас есть именно та группа, которая необходима пациентам сегодня. Поэтому мы обязаны иметь запасы многих групп крови.

Проблема в том, что многие доноры не знают свою группу крови. Бывают дни, когда пациентам требуется, например, кровь второй положительной группы. Завтра пациентов с такой потребностью не будет, но будет нужна третья отрицательная. Мы всегда вынуждены смотреть за тем, что имеем, и поддерживать безопасный уровень запаса. Но и превышать этот уровень тоже неправильно. Если кровь не востребована, ее придется утилизировать, что неэтично по отношению к человеку, который хотел помочь кому-то и для этого потратил свои силы и время. По этой причине мы стараемся регулировать потоки доноров. Обычно мы публикуем на нашем сайте информацию, что сегодня нам необходима та или иная группа крови. Кадровые доноры уже подстраиваются под наши нужды. Просим всех, кто планирует донацию, звонить в ОПК и уточнять, нужно ли прийти сейчас или, допустим, через неделю.

О личном

Как вы справляетесь с эмоциональными перегрузками на работе?

Сложный вопрос. У меня часто случаются стрессовые ситуации. Я вообще человек чувствительный. Но мои стрессы, как правило, остаются внутри меня. За 17 лет работы врачом я только один раз повысил голос. После этого медсестры боялись ко мне подходить. Потом они мне рассказали, как это выглядело со стороны: «Когда вы первый раз за много лет закричали, это было очень страшно...». После этого инцидента они некоторое время старались не попадаться мне на глаза. Для меня лучший отдых — чтение книги, не имеющей отношения к медицине. Никогда в жизни я не занимался спортом, не выжигал по дереву и не вышивал крестиком. Марки собирал от силы месяца полтора. Но читаю запоем даже старые газеты, которые раньше клеили под обои.

Из прочитанного в последнее время мне очень понравилась книга Мариона Менвилла «История ордена тамплиеров». Я с удовольствием читаю все, что написали Стивен Хокинг и Борис Акунин. Когда началась пандемия, я прочитал книгу Фрэнка Райана «Вирус Х». Это замечательная английская книжка, к сожалению, еще не переведенная на русский.

Я свободно говорю и читаю по-английски. Уверен, сегодня без знания английского, на котором публикуется все медицинские новинки, невозможно быть настоящим врачом. Я довольно много учился и работал за границей, в Америке, Германии и Израиле.

Как ваша семья отнеслась ко всем поворотам в вашей профессиональной жизни?

У нас сложный график и тяжелые условия работы. Да и психологически это тяжело. Многие из нас проводят на работе больше времени, чем дома. Наши семьи привыкают к такому образу жизни. А что делать? Про наш центр говорят, что здесь работают психически ненормальные люди. Потому что только псих может работать по 15 часов в день без выходных и отпусков. Чтобы попытаться спасти ребенка, больного раком. С одной стороны, это обидно, но с другой — приятно, что так о тебе думают коллеги.

У вас есть дети?

У меня две дочки. 10 и 6 лет. Женя и Лиза. Они знают, что я доктор, поэтому дома постоянно игры в докторов и пациентов, попытки делать уколы всему и всем. Это нормально для детей из врачебных семей. Но мамы у дочек не врачи.

У вас есть страна или город, куда вы любите возвращаться?

Вообще я много езжу по стране и по миру в командировки, на конференции. Но, как правило, времени, чтобы посмотреть незнакомые города, остается не так много. Люблю Рим и часто там бываю, считаю, что это город для души.