Как возникла идея пересадки костного мозга?

— Это случилось примерно 70–80 лет назад, но первые попытки были абсолютно неудачными, потому что в те времена еще ничего не было известно о механизмах иммунологической совместимости. Только после 1966 года, когда французский врач-исследователь Жан Доссе открыл систему тканевой совместимости, стало ясно, что успех может быть достигнут благодаря донорам, которые полностью совместимы с пациентами. В 1980 году за это открытие Жан Доссе получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине.

С какими трудностями пришлось столкнуться?

— Практически все попытки трансплантаций были неудачными, за исключением единичных, когда пересаживали костный мозг от близнецов. Только когда поняли, что для пересадки подходят не случайные люди и даже не близкие родственники с одинаковой группой крови, а люди, совместимые по специальным параметрам, успешные пересадки стали в принципе возможны.

Однако потом начались другие проблемы. В первую очередь реакция «трансплантат против хозяина» (РТПХ) — эта болезнь развивалась приблизительно у 70% пациентов. «Трансплантат против хозяина» только на бумаге выглядит безобидно, на самом деле это тяжелейшее осложнение, абсолютно смертельное при отсутствии профилактики и лечения. Через какое-то время врачи пришли к пониманию, что нужно делать, — подавлять иммунитет реципиента достаточно длительно и достаточно сильно. Дальше пошли другие проблемы, связанные с бактериальными, грибковыми и вирусными инфекциями.

В чем различия между прошлыми и нынешними методами?

— Главное достижение последних 15 лет — это понимание того, что пересадки от не полностью совместимых доноров (главным образом родителей) имеют такую же вероятность успеха, как и трансплантация от родственных и неродственных полностью совместимых доноров. Это, пожалуй, главный прорыв, свидетелями и участниками которого мы стали. Теперь в детской гематологии практически нет пациентов, у которых не было бы донора и которым не могла бы быть проведена трансплантация, если она нужна.

Благодаря чему это стало возможным?

— Наша трансплантационная команда является апологетом очистки трансплантата от клеток, которые вызывают иммунные конфликты, вне организма. Однако существуют и очень широко применяются также альтернативные методы очистки, например очистка in vivo, когда после процедуры пациенту вводят определенные препараты, которые блокируют РТПХ и предупреждают отторжение трансплантата.

Расскажите про первую неродственную ТКМ в России.

— Это случилось в 1997 году. Эта пересадка не стала первым опытом ни для меня, ни для многих из нашей команды: все учились за границей. Мы четко знали, чего хотим, как должно быть в идеале, что нужно для этого делать, и выполняли рутинную работу безо всякого геройства.

В те годы доноры костного мозга были совместимы с пациентами очень приблизительно, и в этом заключалась основная проблема. Половина доноров, которые тогда считались совместимыми с реципиентами, при более глубоком исследовании по нынешним меркам оказались бы абсолютно неприемлемыми. Но это мы знаем только теперь. 

Тогда все прошло в конечном итоге успешно, хоть и очень непросто для пациента. Конечно, нашему пациенту — на тот момент годовалому Антону — просто невероятно повезло. Мы его всегда считали и до сих пор считаем своим талисманом. Недавно мы отмечали годовщину этой пересадки: приезжал Антон, он окончил медицинский вуз, работает врачом-рентгенологом.

Как происходит подбор доноров? 

— Сначала мы тестируем семью пациента, делаем специальный анализ генов, который определяет тканевую совместимость. Их всего десять. Если по этим генам совпадений нет или потенциального донора в семье нет вообще, мы запрашиваем информацию в регистрах доноров костного мозга. 

Сначала обращаемся в отечественные, потом — в зарубежные. Если там есть совместимые доноры, путь укорачивается: этих доноров вызывают, делают дополнительные исследования, выясняют их состояние и здоровье. Бывает, что донор только потенциально совместим — тогда нужно делать дополнительные тесты.

Это и есть основное различие между трансплантацией от неродственных доноров и трансплантацией от кого-нибудь менее совместимого, но из семьи. Неродственного донора мы можем искать месяца три — для пациента с лейкозом это довольно долго. А родственный донор всегда рядом.

Какое будущее ждет этот метод лечения?

— Мы все очень надеемся, что никакого будущего у этого метода нет и он останется только для редких случаев. Нет ничего более противоестественного для пациента, чем трансплантация костного мозга. Вмешательство в самые основы иммунной регуляции всегда будет рискованным мероприятием. 

Сейчас технология развивается в двух направлениях. Первое — увеличение безопасности и реализация лечебного потенциала трансплантации. Второе — уменьшение количества пересадок после нахождения других методов лечения. В лечении острых и хронических лейкозов, а также лимфом уже активно применяются такие подходы, как CAR-T-клеточная терапия. Есть надежды и на генную терапию наследственных заболеваний, которые сегодня могут быть излечены только с помощью трансплантации.

Потрясающе, что именно вы говорите об этом!

— Это мечта любого человека, который занимается пересадками. Красиво и романтично это все выглядит только в фильмах, когда трансплантацию делают между первым походом в кино и первым поцелуем. На самом деле это гораздо более трудно.